В письме к пастору Теннеру, написанном в 1959 году, Юнг обсуждал феномен Анахорета в контексте религиозного опыта и языка, на котором передаётся это опыт:
«…уединённость религиозного опыта может и будет неизбежной и необходимой переходной фазой для всякого, кто ищет сущностного опыта, так сказать, изначального религиозного опыта... Но достигнув этой уверенности, он при нормальном течении вещей не сможет оставаться наедине с ней... Но какой язык он выберет?... Так что из практических соображений он не будет выдумывать новые идиомы…но обязан будет воспользоваться древним мифом, в данном случае христианским…»1
По-видимому, так обстоит дело с Анахоретом Юнга, который был язычником, но принял Христианство. Аммоний говорит с юнговским «Я» о множестве значений, которые можно извлечь каждый раз, читая священный текст:
«…люди пытаются приписать словесному порядку единственное значение… На более высоких уровнях проникновения в божественные мысли ты осознаёшь, что порядок слов имеет больше, чем одно действительное значение. Только всезнающим дано понимать их все». 2
Поначалу этот подход кажется Юнгу весьма многообещающим, и он с жаром говорит об уединённой жизни Отшельника:
«Он смотрит в общем и заглядывает во внутренний смысл... Ни облаку на небе, ни дымке или туману не позволено окружать его, иначе он не сможет смотреть на отдалённое многообразие в целом. Поэтому Отшельник больше всего любит пустыню, где всё вокруг просто и нет ничего размытого ил туманного между ним и далью». 3
Юнг многое узнаёт от Аммония, особенно о тонкостях языка:
«Прежде всего, ты должен понять одну вещь: последовательность слов имеет не один смысл. Но люди пытаются приписать словесному порядку единственное значение, чтоб их язык не был двусмысленным. Это стремление мирское и ограниченное... На более высоких уровнях проникновения в божественные мысли ты осознаёшь, что порядок слов имеет больше, чем одно действительное значение. Только всезнающим дано понимать их все. Мы же все время пытаемся постигнуть ещё несколько смыслов».4
Но Юнг, в конечном счёте, отвергает идею жизни в одиночестве, которая, по его словам, «была бы холодной, если бы не огромное Солнце… Его сердце жаждет Солнца».
Эта тоска по Солнцу, как объяснял её Юнг в «Психологии бессознательного», астрально-мифологического, или, выражаясь лучше, астрологического характера: Солнце есть «единственное рациональное представление Бога» и единственный способ разрешить разлад, «в который ввергнута душа человека».5 Аммоний, мрачный одиночка, ищущий интеллектуальные истины в значениях, которые он обнаруживает скрытыми в священных текстах, оказывается неспособным интериоризировать истинный солнечный свет. Он поклоняется «Богу слов». Юнговское «Я» выражает своё окончательное разочарование в пути одиночки, описывая его окончательное отделение от полноты жизни:
«Отшельник убежал из мира; он закрыл глаза, заткнул уши и похоронил себя в пещере внутри себя, но это было бессмысленно. Пустыня истощила его, камни высказали его мысли, пещера отразила эхом его чувства, и он сам стал пустыней, камнем, пещерой. И всё это было пустота и пустыня, потому что он не светил и оставался сыном земли, высосавшим из книги всё до капли, и кого до капли высосала пустыня».6
